О том как всё начиналось. Снова о Прохорове. (воспоминания мемуарные)

    Я попал в парусную мастерскую Центрального яхт-клуба осенью 1986 г. - в середине ноября. Моему будущему наставнику Прохорову Владиславу Алексеевичу незадолго до этого бурно отпраздновали полувековой юбилей в безалкогольном горбачёвском варианте. Введение в курс дела, так сказать, знакомство с ремеслом, затянулось месяца на полтора - срочной работы осенью нет, а несрочную пришлось отложить. Всё это время мы не вставали из-за стола, я слушал цветистые речи Прохорова и внимал. Речь его текла легко и уверенно, никаких заминок и пауз не возникало. Мастеру определённо было что сказать, а благодарного слушателя на каждый день судьба посылает нечасто! Суть монологов сводилась к тому, что я на удивление удачно угадал с профессией. Совсем скоро нефть неизбежно закончится, и морские грузоперевозки тогда будут осуществляться большими парусниками, как и встарь. Вот тут-то мы с Прохоровым, наконец, и сорвём куш! Выйдем на арену все в белом, так сказать! Тут-то о нас и вспомнят! Поскольку "корабль построить-то они сумеют - дело нехитрое, а как парус сшить, все давно позабыли - специалистов-то нет! Почти!.." Ну а пока нам предстоит много работы в деле улучшения спортивных результатов наших яхтсменов. Ход очередной мысли так или иначе приводил к тому, что ремесло наше хотя и непростое - полное всяческих хитростей, знаний и ловкости рук и ума, но он давно уже преуспел во всех этих тонкостях изготовления «быстрых» гоночных парусов любого рода из чего угодно - что свезло добыть в тот или иной раз. Наша профессия это сплошное искусство и филигранное мастерство - состоит из профессиональных секретов, которых множество, но он - Мастер Прохоров, ничего не утаивая, немедленно начнёт передавать их мне. Из убедительной и своеобразно аргументированной речи вытекало, что Прошка давно качественно оторвался от любых конкурентов в профессии, а что это не бросается в глаза, так это от его скромности, происков некоторых неблагодарных яхтсменов и неспособности легкомысленного общества к адекватной оценке всего того, с чем оно сталкивается. Жители иных стран, равно как и иностранные производители чего-либо, представлялись нам всем тогда неумелыми и не слишком умными недоразвитыми аборигенами, далеко и безнадёжно отставшими от находчивых и закалённых трудностями существования жителей в эсэсэре, поэтому «их мастера» в данном рейтинге, естественно, не участвовали.

 

   Иногда к разговорам присоединялся начальник мастерских и капитан яхты "Эра" Лобыничев Георгий Вячеславович. Он постоянно проживал в комнате по соседству с мастерской. Тоже парусный мастер, но - любитель: присоединялся к таинству по влечению к созиданию и зову души. Он охотно подтверждал любые слова Прохорова, дабы я вдруг не засомневался в правильности выбора профессионального пути в общем и выборе места становления - в частности. Однажды, при ознакомлении с самой мастерской, я обратил внимание на некий непонятный мне предмет на одном из стеллажей. По виду вроде как парус, заботливо свёрнутый в трубочку, но необычного грязно-зелёного (очень грязно-зелёного, - так бывает когда в краску попадает много посторонней грязи) цвета и совершенно каменной твёрдости. На мой вопрос - что это такое? - был получен ответ, что это действительно парус - грот от Эры, и он у них «не получился». Я совершенно искренне удивился - после такого долгого и методичного самовосхваления - что в этой мастерской всегда и всё получается, и в высшей степени хорошо получается, и даже идеально получается, как частое правило! Последовало объяснение, что этот грот экспериментальный - гоночного предназначения, был изготовлен из отечественной парусной ткани, не вполне хорошо держащей заданную мастерами форму. И для улучшения гоночных характеристик был тщательно обмазан некоей экспериментальной-же смолой. Но, к несчастью, несколько преждевременно свёрнут в трубочку на хранение. На следующий день выяснилось, что действие химических процессов в смоле не было полностью завершено к моменту сворачивания, и теперь этот парус уже никак не удаётся развернуть, не испортив его окончательно. И они уже несколько лет не знают что с ним теперь делать. Я тогда заметил, что по моему мнению, парус уже испорчен вполне окончательно, хотя и хорошо держит заданную мастерами форму, и, если бы даже его не свернули тогда - много лет назад, то его всё равно бы не удалось поставить на мачту, а до этого и даже каким-то способом вытащить из мастерской. А так, по крайней мере, он зато вполне транспортабельный.

   Все прошкины секреты полностью состояли из безумных навязчивых идей. Прохоров весь состоял из безумных навязчивых идей. Навязчивые идеи победили разум в нём, вероятно, ещё в детстве. Однажды я задумал сделать себе новые коньки. Я тогда был уже вполне буеристом и даже имел какие-то обнадёживающие результаты. Прохоров сказал, что для того чтобы добиться успехов в буерных состязаниях, требуются некие хитрости и они не так уж сложны. Скажем, при изготовлении конька, следует включить в форму его захода некий «золотой» угол. Величина «золотого угла» мало кому известна, но те кто знает, могут считаться по-настоящему счастливыми людьми, потому как могут применять это знание успешно очень часто. Величина его составляет 33 и три в периоде градуса. Сам Прохоров почерпнул этот замечательный секрет из учёных книг, которые любит читать по вечерам. Изобрёл такой угол какой-то великий математик - достаточно великий, но не слишком известный. И буер с коньками, сделанными с заходами по этому правилу, помчится гораздо быстрее буеров невежд, не читающих учёных книг по вечерам. Прошка тут же отложил на угломере 33 и три в периоде градуса и пририсовал сей угол к прямой полке будущего лезвия конька. На мои сомнения, что при езде по неровному льду даже столь «золотой» угол будет серьёзно воспрепятствовать въезду на неровность, Прохоров легко согласился и пообещал красиво скруглить место, повергшее меня в сомнение. После скругления коньки получились, в общем-то, как у всех. На что мастер упорно называл мои умозаключения на сей счёт ошибочными и смехотворными, меня неопытным и непрозорливым в таких деликатных вопросах геометрии, а в качестве доказательств уверенно прикладывал угломер с золотым углом, который отлично сопрягался в приложенном месте. Я потом в одиночестве долго елозил этим угломером с близким к «золотой» величине и не очень углами, - и все они сопрягались одинаково хорошо с круглой частью конька.

 

   Как-то детская парусная школа заказала гоночный спинакер на "470". Прохоров всегда очень воодушевлялся, когда оказывалось доверие от без пяти минут олимпийского резерва. На этот раз заскок его состоял в том, что плазовая линия середины симметричного паруса, кривизна и форма которой будет определять полноту и форму в целом паруса, должна являться частью радиуса. Объяснение очевидное и понятное: простота и гениальность - родные сёстры, как известно. Величина радиуса в данном случае определялась на глаз. Использование лекальной рейки для рисования линии в данном случае было с негодованием отвергнуто. Дело не в том что рейка, как известно, гнётся не по дуге, а по своим рейкиным правилам. При необходимости и некоем навыке, рейку можно согнуть как заблагорассудится, и также легко проконтролировать хордами равных отрезков дуг. «Идеальный радиус может быть достигнут только циркульным способом!» Поскольку циркулей таких размеров не бывает, циркулем служит воткнутое в пол шило и привязанный к нему мелок на длинной верёвочке. Полдня ушло на поиск нужного места для плаза спинакера и шила - центра вращения. Радиус долго не устраивал необходимой для намётанного глаза Мастера пологостью - всё время казался слишком маленьким. К концу дня место для будущего паруса уползло к юго-восточному окну, а шило - к окну в подсобке - на северо-западной стороне. Размер нашей мастерской оказался едва достаточным для этого спинакера. Циркульная линия получилась весьма неровной и дрожащей, ввиду большой длины и тянучести капроновой верёвочки, но Прошку она вполне устроила. Была ли какая-либо славная гоночная история у этого спинакера, сведения не поступили. 

 

   Неизгладимые впечатления оставили воспоминания, как Прошка подкраивал паруса после сборки полотнищ. Распределение обязанностей было такое: он рисует свою гениальную линию будущей шкаторины карандашом на парусе (маэстро!), по которой подмастерье, т.е. я, должен отсечь лишнее ножницами. Вернее, не карандашом, а карандашами. У Мастера был набор цветных цанговых карандашей, и он полз вдоль паруса, гремя пеналом, а линия в результате получалась не одна, а множество разноцветных, затейливо переплетающихся. С подробными инструкциями, начертанными Мастером тут же на шкаторине, типа: "дальше режь по коричневой", "а здесь переходи на зелёную", "а теперь снова возвращайся на красную и следуй по ней до самого угла", и т.п. Муки творчества при подкрое шкаторин во многом объяснялись особенностью лекальных реек, которыми он производил это действо. Удовлетворение результатом не достигалось использованием одной или двух. Их у Прошки было очень много. (Я впоследствии обходился всегда всего двумя-тремя длинными рейками разной жёсткости в длину плаза). Для экономии места в мастерской, на длинной стене были вбиты костыли на уровне груди, на коих эти рейки и покоились. Затрудняюсь назвать их число, но в кубометрах это примерно два. Один отопительный сезон могли бы обеспечить небольшой избе. Рейки всегда были тесно переплетены в толстенную косу между собой, как змеи. При попытке вынуть любую, наземь грохалась вся коллекция. Эллинг содрогался. Рейки эти особо не отличались ни по сечению, ни по длине, ни материалом, из которого были изготовлены. Количество, вероятно, объяснялось упорными попытками склеить, наконец, хоть одну мало-мальски прямую и пригодную для работы. Я в прошкино отсутствие как-то провёл ревизию - сносных, хотя бы более-менее - не было. Все с изломами, аномалиями и с затейливыми винтами. Прошку это не смущало нисколько. После водворения на место хранения, рейки снова самостоятельно, как живые, переплетались между собой из-за своей непростой формы и трудного характера.

 

   В январе 1987-го морозы стояли далеко за 30. В мастерской был дубак, батареи едва тёплые, сплошные окна в три стены - работать было невозможно, но на работу ходить приходилось, одев на себя всё что только можно. Деятельный Прошка периодически предпринимал некие попытки для выправления ситуации и борьбы с морозом в помещении. Однажды он решительно вылез из подсобки, где мы грелись у маленького рефлектора, у которого полноценно можно было разве что согреть руки, произнеся примерно такие слова: «Хватит! Надо работать, наконец! Есть же известный способ согреть помещение! Надо разжечь костёр. Это мы проходили». Последняя – одна из любимых дежурных прошкиных фраз, не означающих, впрочем, что мы действительно «это проходили», как я выяснил для себя позже. Прошка разложил лист жести у дальнего окна и вынул длинным крюком специальную тряпку, которой была заткнута одна специальная же дырка на стыке крыши и стены - незаделанная, вероятно, для такого вот случая. «Дым неизбежно устремится в неё, куда ж ему ещё деваться!» - уверенно произнёс Прошка. Без малейшего сожаления и колебаний распилил на куски первую же попавшуюся рейку и запалил. Сухая рейка очень даже хорошо занялась, дав почему-то чересчур много дыма, при этом. Который не устремился в дырку, вопреки ожиданиям, а ровно растёкся по мастерской. Костёр пришлось затушить. Прошка довольно долго пытался загнать дым в предназначенную для этого дырку большой мухобойкой, но в неё, как мне показалось, не попало вообще ничего. В мастерской неподвижно стоял дым потом примерно с неделю.  Полностью запах гари мы перестали замечать где-то только к концу лета. 

 

   - Холодно у нас от того что батареи холодные. А батареи холодные потому, что в них скопившийся с лета воздух мешает правильной исправной циркуляции горячей воды по трубам, - с таких слов однажды начался один из запомнившихся дней. - Надо найти расширительный бачок с крантиком и выпустить вредный воздух.

 

Облазили эллинг, но бачка не нашли.

 

   - Отсутствие бачка с крантиком не сможет никак остановить нас в достижении нашей цели - избавления от воздуха в системе отопления.

 

Прошка сразу придумал простой и явно напрашивающийся любому здравомыслящему человеку способ, подходящий для данного случая. Коим и поделился.

 

   - В торец чугунной батареи ввинчена заглушка. Иногда в неё врезают латунный крантик для стравливания воздуха. У нас крантика нет, мы поступим проще - просверлим отверстие в заглушке, нарежем там резьбу, дождёмся пока, наконец, выйдет весь воздух и спокойно заглушим болтиком. Получится хорошо! К вечеру будет Ташкент! Спустись в слесарку и попроси у слесарей, - Прошка окинул взглядом мастерскую, пересчитал батареи у стен, - раз, два, три,,, десять. Попроси десять болтиков М8, коротких. Да, М8 будет в самый раз. 

 

В слесарке сидели четыре пожилых слесаря сурового вида и играли в домино. Им явно было скучно. В углу стояли деревянные ящики с болтами. Услышав просьбу, заметно оживились - они хорошо знали моего шефа. Болтики согласились выдать только на условиях оглашения прохоровского плана. Я охотно и подробно всё рассказал, начиная с поисков бачка с крантиком. Слесаря стойко выдержали окончание рассказа, не выдав волнения эмоциями. Видимо, боялись спугнуть. Отсчитали болты: «На тебе одиннадцатый, запасной. На всякий случай.».

 

У Прошки уже было аккуратно, как у хирурга перед операцией, разложен инструмент в порядке надобности: электродрель, метчик №1, метчик №2 с воротком, гаечный ключ на 13 - вблизи ближайшей батареи. Закипела работа - зажужжала дрель. Сверло ещё не до конца пронзило заглушку, сразу пошла вода. Почему-то не воздух. Вода. Кипяток. Прошку  сразу же ударило током от залитой дрели - сверление пришлось прекратить. Прошка ещё пытался под натиском горячего грязного потока нарезать резьбу М8 метчиком №1. Сцена напомнила кадры какого-то геройского фильма о буднях нефтяников. Чёрно-ржавая грязная вода обильно окропила всю мастерскую вместе с содержимым напрямую и посредством множественных рикошетов от суетившегося напротив отверстия в батарее Прошки. В конце концов, догадались заткнуть дырку деревянной свайкой. Немного передохнув, Прохоров заявил, что такие маленькие неурядицы никак не способны нас остановить и помешать завершить задуманное. Мокрая, залитая грязью мастерская со всем её содержимым производила ощущение настигнувшей глобальной катастрофы. 

 

   - Сейчас давление в системе слишком велико, поэтому нам трудновато работать с этим. Отверстие я досверлю ручной дрелью, без риска поражения электрическим током. Быстро нарежу резьбу, а потом уже займёмся остальными батареями. Всё получится! - уверенно подытожил Прошка.

 

Я всегда завидовал целеустремлённости и непоколебимости сильных людей.

 

   - А как снизить давление в системе? - спросил я

   - Это очень просто, - заявил Прохоров, - бери ведро, сейчас мы аккуратненько откупорим свайку, наполним ведро, и давление упадёт.

У меня в то время уже был диплом специалиста по тепловым электростанциям, и энтузиазм шефа я не разделял, но убеждать, что давление не упадёт, пока работает насос, который эту систему питает, не стал. Закралось сомнение в качестве полученных ранее знаний, уж больно уверенно говорил начальник, и слишком велик был его авторитет. Благо туалет, куда можно сливать воду из батареи, был рядом, на этаже. Я довольно долго таскал вёдрами воду в тот день. Периодически мы ходили по очереди смотреть на манометр, который нашли на первом этаже. Стрелка стояла как вкопанная. Прошка уверял, что давление падает, но очень медленно. Беседа напоминала исторический диалог о необходимости продолжения распиливания корейкинских гирь из «Золотого телёнка». Когда пришла пора идти домой, приняли решение оставить свайку в качестве затычки.

   - Вот весело будет, если свайка ночью отрыгнётся батареей, - заметил я.

   - Не слишком весело, - отвечал Прошка. Не должна бы. Да нет, точно не выплюнется! - уверенно изрёк он.

Дня через три мы совершенно о ней забыли. Забухшая свайка надёжно прослужила до конца отопительного сезона.